И это не случайность, а интересный пример слияния миссии музея, его архитектуры и искусного музейного менеджмента.

Всемирно известный музей Соломона Р. Гуггенхайма в Нью-Йорке начинался почти одновременно с филиалами в Венеции, Берлине, Бильбао и наполеоновскими планами развития сети музеев по всему миру, начинался как частная коллекция беспредметного искусства состоятельного американского промышленника Соломона Роберта Гуггенхайма.

В 1929 году 67-летний миллионер познакомился с молодой немецкой художницей и искусствоведом баронессой Хилой фон Ребей, которая, сопровождая его в поездке по Европе, не только представила ему европейскую арт-сцену, но и буквально заразила своей страстью к абстрактному искусству. С этого момента Гуггенхайм систематически собирает произведения современного искусства, начав с приобретения множества работ Василия Кандинского, Пауля Клее, Ласло Мохой-Надя, Марка Шагала и других.

Коллекция постоянно пополнялась, и после ряда пользовавшихся популярностью у американского зрителя передвижных и стационарных выставок 1930-х годов, организованных Хилой Ребей, Соломон Гуггенхайм в 1937 году учреждает фонд своего имени, призванный «развивать и поощрять образование в искусстве и просвещать общественность», а также собирать, сохранять и исследовать современное искусство. Два года спустя при содействии фонда в Нью-Йорке открывается Музей беспредметного искусства, директором которого становится Хила Ребей. В залах музея, построенных в здании бывшего автомобильного салона, на обшитых серым бархатом стенах под звуки классической музыки посетителям демонстрировалась абстрактная живопись американских и европейских художников.

В это же время племянница Гуггенхайма Пегги начала собирать собственную коллекцию предметов искусства новейших течений. В 1938 году она открыла художественную коммерческую галерею в Лондоне, представлявшую таких мастеров авангарда, как Жан Кокто.

Василий Кандинский и Ив Танги, а позже, в 1951 году, выставила свое собрание кубистической, сюрреалистической и абстрактной живописи и скульптуры в Венеции в специально приобретенном для этой цели палаццо XVIII века Веньер деи Леони на Большом канале. Эта галерея и стала первым филиалом нью-йоркского музея.

Растущая коллекция последнего требовала все больше места для экспонирования, и в 1943 году глава фонда Соломон Гуггенхайм и директор музея Хила Ребей заказали знаменитому архитектору, приверженцу «органической архитектуры» Фрэнку Ллойду Райту проект здания Музея беспредметного искусства – «храма и памятника духа», по определению Ребей. В течение следующих пятнадцати лет Райт сделал семь проектов и более 700 рисунков, но из-за тяжелой послевоенной экономической ситуации и смерти основателя музея Соломона Гуггенхайма в 1952 году музей открылся лишь в 1959 году. Фрэнку Ллойду Райту также не суждено было дожить до этого момента.

Архитектурный облик первого музея Соломона Р. Гуггенхайма в Нью-Йорке, по мнению его заказчиков, должен был соответствовать принципам и духу беспредметного искусства, и Райту блестяще удалось осуществить это, воплощая в жизнь свое творческое кредо – «план дома – это образ жизни, а образ жизни всегда индивидуален». Он также считал внутреннее пространство архитектурного сооружения его сущностью, а внешний облик – его производной и разработал концепцию проектирования «изнутри наружу», основанную на приведении фасада к «нуждам» интерьера. И хотя некоторые современники утверждали, что он просто увеличил в размерах свой так и нереализованный проект гаража-«улитки», Райт блестяще справился с поставленной задачей: в бетоне застыла парадигма времени, эстетика ар-деко. Он сумел заставить здание не только соответствовать коллекции абстрактного искусства, для которой оно создавалось, но и говорить со зрителем пластикой своего интерьера. Многие профессионалы недолюбливают выставочное пространство музея, считая, что разворачивающийся белый серпантин его этажей нивелирует представленные там шедевры, а наличие в поле зрения сразу нескольких произведений, не предполагаемых к рассмотрению вместе, нарушает логику экспозиционера. И это отчасти верно. Оказавшись внутри музея (изначально зритель должен был подняться на лифте и знакомиться с экспозицией, спускаясь вниз) невольно подпадаешь под обаяние линий и ракурсов. Изгибы, углы и неожиданные планы привлекают внимание больше, чем им по определению положено, лицо музея, характер его архитектуры здесь проявлены ярче, чем где бы то ни было в мире, и именно это делает музей особенным. Эта логика легла в основу проекта музея Гуггенхайма в Бильбао, привлекающего посетителей не столько коллекцией, сколько новизной архитектуры. Но о нем несколько позже.

Следующей важной вехой в истории Нью-Йоркского музея стал 1963

год, когда его собрание, на тот момент представлявшее только произведения Василия Кандинского, Пьера Боннара, Пауля Клее, Марка Шагала, Франца Марка, Робера Делоне и Амадео Модильяни, существенно обогатилось полученной в дар коллекцией Таннхаузера, содержавшей в основном произведения импрессионистов и постимпрессионистов. С этой коллекцией музей получил картину Камиля Писсарро 1867 года «Эрмитаж в Понтуазе», ставшую самой ранней работой его собрания.

Наиболее активно музей стал развиваться с 1988 года, под руководством директора Томаса Кренса. На стене его кабинета висел плакат, текст которого можно перевести как «Гуггенхайм – это не место». Именно этим посылом и обусловлена его невероятно бурная деятельность по расширению музея с двух небольших институций до музейной сети, а также выставочная всеядность и коммерческий подход, вызывающие критику многих музейщиков и искусствоведов. Крупномасштабные «интеллектуальные» международные выставочные проекты «Великая утопия: русский и советский авангард 1915–1932», «Китай: 5000 лет» или «Россия!», «От Эль Греко до Пикассо» соседствуют с «простыми» коммерческими, но столь же посещаемыми публикой: «Искусство мотоцикла», «Хуго Босс» и «Джорджио Армани». Возможно, это объясняется финансовыми обстоятельствами. У Музея Гуггенхайма, в отличие от других американских музеев – МоМа или музея Метрополитен, очень маленький эндаунтмент – финансовая подушка, и ему, чтобы держаться на плаву, необходимо постоянно искать новые источники финансирования, ходы и решения. Музей не только организует «золотоносные» выставочные проекты, но и великолепно работает со спонсорами, приглашая их на все открытия и мероприятия и устраивая ежемесячные вечеринки с музыкой и напитками в знаменитой ротонде Райта. Гости вечера могут развлечься и потанцевать на первом этаже, а вот чтобы подняться в экспозицию, им нужно оставить напитки и закуски у охраны, которая бдительно следит за соблюдением правил. Но несмотря на это ограничение, вечера пользуются огромной популярностью, и обстановка там царит самая неформальная. Приглашенный спонсор может привести с собой гостя, которого тут же на месте запишут в круг избранных и тем самым пополнят ряды друзей музея.

Результатом агрессивного музейного менеджмента стало открытие филиала Музея Гуггенхайма в Бильбао. Здание, сооруженное по проекту Фрэнка Гэри – достойный конкурент творению Райта с момента открытия в 1997 году, – было названо одним из самых важных зданий ХХ века. Формулируя архитектору задачу, Томас Кренс сказал: «Идея заключается в том, чтобы музей мог одновременно вместить и огромные тяжелые работы современных скульпторов, и рисунок Пикассо». Музей превосходно интегрирован в городскую среду – цепочка взаимосвязанных изогнутых геометрически фигур из камня, стекла и титана, лежащая вдоль реки Нервьон, продолжена линией моста. Внутри этого великолепия 19 галерей –11 тысяч квадратных метров выставочных площадей, все это – идеальная площадка для выставок. Огромные толпы туристов со всего мира едут в Страну басков только для того, чтобы посмотреть на этот уникальный пример музейной архитектуры.

Одновременно с проектом в Бильбао был открыт Музей Дойче Гуггенхайм-Берлин в центре Берлина. Своим названием музей обязан учредителям – Дойче банку, владельцу собственной корпоративной коллекции современного искусства и Фонду Гуггенхайма. В результате их сотрудничества создан принципиально новый музей без постоянной экспозиции. Фактически, это выставочный зал на первом этаже здания Дойче банка начала ХХ века, в котором проводится около четырех крупных выставок современного искусства в год. И каждая выставка становится значимым событием в культурной жизни не только Германии, но всей Европы. Из самых «прозвучавших» проектов последних лет можно назвать выставки «Казимир Малевич: Супрематизм», «Герхард Рихтер» и «Амазонки авангарда». Сейчас рассматривается возможность строительства в Берлине крупного музейного комплекса по примеру Бильбао.

Более реалистичным на сегодня представляется строительство музея Гуггенхайма в Абу-Даби по проекту Фрэнка Гэри, так как, с одной стороны, это уже проверенная в Бильбао тактика, а с другой – строительство финансируется президентом ОАЭ и шейхом эмирата Абу-Даби Халифом бен Заид аль-Нахайян, что обеспечивает некоторые гарантии. Здание должно стать крупнейшим музеем Фонда Гуггенхайма в мире и основой культурного квартала на острове Саадият («остров Счастья»), открытие планируется на 2012 год. Коллекцию музея составят шедевры со всего мира.

Коллекция Гуггенхайма пополняется ежегодно, приобретение произведений мастеров современного искусства – одна из основных задач музея, кроме того, огромную роль в расширении собрания музея играет получение в дар и покупка коллекций. На сегодняшний день музей аккумулировал десять крупных частных коллекций. Зерном собрания фотографий стали полученные в 1991 году 200 негативов коллекции Фонда Роберта Мэйплторпа. Тогда же Гуггенхайм приобрел более 300 произведений 1960–1970-х годов: минималистские, постминималистские и концептуальные работы из коллекции итальянского графа Джузеппе Панза. Последним значительным подарком музею стала коллекция видео, медиа- и фоторабот Фонда Бохен в 2001 году. Таким образом, собрание музея, некогда субъективное и неполное, сейчас может похвастаться широтой и всеохватностью течений и направлений искусства XIX–XXI веков.

Интересным примером межмузейного взаимодействия стала выставочная галерея в Лас-Вегасе – совместное детище Эрмитажа и Музея Гуггенхайма, проработавшая с 2001 по 2008 год. Эрмитаж и Гуггенхайм планируют запустить новый проект в Вильнюсе. Правда, пока он так и остается проектом, несмотря на то что был объявлен архитектурный конкурс и даже выбран победитель – Заха Хадид, архитектор, любящий, «когда движение становится архитектурой».

Политика музея по отношению к своим филиалам не изменится, нью-йоркский музей будет курировать выставки и следить за пополнением коллекции, а также получать значительные отчисления в фонд. И если в мире не произойдет существенных изменений, то у империи Гуггенхайма есть шанс распространиться по всему миру.

Ноу-хау продажи имени музея за рубеж не осталось невостребованным – Лувр взял его на вооружение и также планирует постройку филиала в Абу-Даби. Возможно, что сети музеев – это новое веяние, которое распространится как в свое время сети супермаркетов, фастфудов, кинотеатров. Может быть, посетитель больше не хочет рискованного разнообразия «национальных» музейных кухонь, а ищет новых ощущений, утвержденного «меню» шедевров в ультрасовременных пространствах новых зданий, проверенных временем музейных брендов.

Гуггенхайм в Абу-даби будет «достоин фараонов»!

Томас Кренс – директор находящегося в Нью-Йорке Фонда Гуггенхайма, считается одним из крупнейших в мире искусства специалистов по глобализации. Он сосредоточил свои усилия на самом амбициозном проекте, когда-либо осуществлявшимся фондом: новом музее в Абу-Даби, который станет шестым филиалом. Кренс, 61-летний уроженец Нью-Йорка с русскими предками, помог превратить Гуггенхайм в глобальный тренд – чтобы привлечь массы к современному искусству. В интервью журналу «Шпигель» (27.03.08, www. spiegel.de/internetional/world) Томас Кренс рассказывает о своем увлечении масштабными проектами.

 

– Все, что вы сделали на посту директора Фонда Гуггенхайма, произвело сильное впечатление на мир искусства, но также и породило противодействия. Действительно ли, что за последние двадцать лет у вас появилось больше врагов, чем друзей?

– Как я могу ответить на этот вопрос? Стало привычным описывать меня как пионера. Пионеры – люди или группы людей, которые всегда на передовых позициях. Их первыми вываливают в грязи, они первыми получают стрелу в спину.

 

– В будущем именно на вас будет возложена обязанность сооружения нового музея Гуггенхайма в Абу-Даби согласно вашей концепции. Кто посоветовал вам сделать это? Ваш внутренний голос или правление музея?

– В настоящий момент Фонд Гуггенхайма переживает не лучшие времена. Несколько лет назад мы избрали стратегию ориентации на присутствие в виде филиалов в разных точках мира – в Азии, Африке, на Ближнем Востоке и в Южной Америке. Существует документ, в котором все с энтузиазмом пришли к общему мнению по поводу одного пункта: Гуггенхайм состоит из наших музеев в Нью-Йорке, Венеции, возможно, в Бильбао и двух маленьких музеев в Лас-Вегасе и Берлине.

 

– И это удовлетворило большинство членов правления музея?

– Некоторых, возможно, да. Но я полагаю, что мы и в дальнейшем должны повсеместно укреплять наше присутствие, и в Абу-Даби в особенности, – это имеет огромное значение для Гуггенхайма. Я решил сфокусироваться на этом проекте.

 

– И вы по своей воле отправляетесь в пустыню?

– Да. То, что я запланировал в Абу-Даби, намного масштабнее сделанного ранее. Это будет тип музея, которого мы прежде не видели. Я могу описать его лишь так: достойный фараонов по размаху.

 

– Вы хотите всем доказать правоту вашей концепции интернационализации и создания музеев-спутников?

– А почему бы и нет? Это всегда было важной темой, включая совещания директоров музеев. Сегодня представители Лувра также строят музей в Абу-Даби. Хотя в прошлом они резко критиковали нашу стратегию.

 

– Ваш трюк в том, чтобы сделать все более сенсационным и космополитичным. Это включает выставки Кифера, мотоциклов, гламурные вечеринки и ослепительную архитектуру.

– Если обратиться к архитектуре нашего музея в Бильбао, то очень важно, чтобы она поражала. Я всегда искал метафору для современного музея. Когда мы начали планировать музей в Бильбао, наш архитектор Фрэнк Гэри спросил, что же я желаю. Я ответил, что в основе я бы хотел иметь собор в Шартре, а Фрэнк спросил, что я имею в виду.

 

– И какие же вы ему дали разъяснения в отношении готической церкви?

– В Средние века люди, приходившие в город из деревни никогда не видевшие зданий выше одноэтажных, пораженные, стояли перед этим массивным собором. Вот какого эффекта я бы хотел добиться. Задействовано все: технология, космология, наука и религия. Захватывает дух.

 

– Недавно появился термин «эффект Бильбао». Это означает: относительно неизвестный промышленный город трансформируется в туристическую Мекку посредством музея. И с тех пор каждый хочет получить свой Бильбао. Даже маленький немецкий городок Херфорд сегодня хвастается своим зданием по проекту Гэри. Получит ли продолжение идея Бильбао?

– Почему бы и нет? Она имела огромный успех. Бильбао изменил восприятие культуры.

 

– Это действительно так. Музеи стали чисто туристическим зрелищем, а искусство – способом делать деньги.

– Нет. После Бильбао все признали, что нам нужны музеи уникальные с архитектурной точки зрения, но которые также предлагают нечто содержательное, привлекающее людей. Лондон, например, следовал этой концепции с музеем Тейт Модерн. В последующие годы многие взяли на вооружение такой подход.

 

– Будет ли Абу-Даби новым Бильбао, только больше?

– На площади 42 тысячи квадратных метров Абу-Даби будет значительно крупнее Бильбао и больше Лувра, запланированного для этого города. И мы не можем позволить себе ограничиться удобствами, роскошью или простым копированием того, что уже имеем. Это было бы слишком легко.

 

– Вы используете того же звездного архитектора Гэри?

– Именно в этом суть проблемы. Если бы я был режиссером, снявшим фильм в жанре «экшн» «Крепкий орешек», затем «Крепкий орешек-2», то с каждым разом было бы все трудней удивлять людей. Абу-Даби станет другим во всех отношениях. Ближайшие два года будут очень напряженными для Гэри, так как это абсолютно новая ступень в эволюции музея искусства.

 

– Нет ли в этом опасности? Музей Гуггенхайма в Абу-Даби – часть абсолютно нового этапа развития музея, включающего разные музеи, отели и площадки для гольфа. Это звучит скорее как парк развлечений. И менее всего напоминает оазис культуры.

– Город был построен на острове вдали от побережья. Что-то не так с инфраструктурой? Возле Лувра также находятся отели и рестораны. Это остров культуры под названием Саадият. Таким его изначально видел кронпринц Абу-Даби. Это его страна и его деньги.

 

– Правительство также платит деньги за строительство музея. Очень трудно представить музей для порой провокативного искусства современной эпохи, существующего рядом с исламской культурой с ее жесткими ограничениями, допускающей чисто орнаментальное искусство.

– Вы так думаете?

 

– Непристойные ранние фото, как у Джеффа Уолла, в Абу-Даби? Невообразимо!

– Могу заверить вас, что ни у кого на протяжении переговоров не возникало желания навязывать свое цензорство. Вы знаете, что у Гуггенхайма очень большая коллекция фото Роберта Мэпплторпа.

 

– Многие описывают их как порнографические, даже брутальные.

– И в Нью-Йорке мы никогда не выставляли даже тридцать процентов его фото. И возможно, мы осуществим показ фотографий Мэпплторпа в Абу-Даби. Возникает вопрос: почему мы должны бросать вызов местной культуре? Возможно, чтобы спровоцировать политическую конфронтацию? Вовсе не обязательно.

 

– Что же в действительности вы планируете?

– Музей для современного глобализованного искусства. Это означает одинаковый акцент на искусстве Китая, Центральной Азии, Индии, Африки, России, Восточной Европы и Америки. Это абсолютно новая концепция. Кроме того, у музея будет своя коллекция. Кронпринц Абу-Даби выделил 781 миллион долларов на развитие коллекций современного искусства. Разве это звучит враждебно по отношению к искусству?

 

– Но кто будет посещать этот музей мирового искусства и другие учреждения культуры на острове?

– Угадайте, сколько людей путешествует на Ближний Восток? Аэропорт Дубаи – час езды от Абу-Даби – примет 35 миллионов пассажиров в этом году. И даже возводится еще более крупный аэропорт.

 

– То есть вы построили музей не для Абу-Даби, а с целью привлечения туристов?

– Лишь пять процентов посетителей нашего музея в Венеции – итальянцы. Туризм многое делает для культуры.

 

– Люди путешествуют повсюду и любым способом. Из всех мест вы выбрали Абу-Даби?

– Взгляните на карту. Абу-Даби окружен интересными странами: Иран на севере, дальше Ирак на северо-западе, Саудовская Аравия – на запад и юг.

 

– Многие из этих стран не слишком дружественно относятся к Западу. Нет ли в этом большого риска для проекта?

– Наш мир наполнен политическими конфликтами, мы не хотим позволить им остановить нас. Когда я первый раз приехал в Бильбао, там было очень опасно. Мне угрожали террористические группировки басков и требовали, чтобы я убирался. У меня были телохранители и военизированная машина. Вовсе не совпадение, что сейчас мы отправляемся на Ближний Восток.

 

– Но разве это не вызывает раздражения у многих еврейских меценатов?

– В действительности это культурный мост. Мы являем собой чистый пример. У музея еврейское имя: Соломон Гуггенхайм, основатель музея, был евреем. Фрэнк О. Гэри, наш архитектор, – еврей. Разумеется, мы разговаривали со многими людьми, с израильскими политиками и с израильским послом в США.

 

– Тем не менее проект в Абу-Даби может провалиться.

– Он имеет слишком важное значение как для Эмиратов так и для нас.

 

– Однако даже в прошлом вам не всегда удавалось претворить в жизнь ваши идеи.

– Грустно, что не всегда мы добиваемся в жизни того, к чему стремимся. Например, наш план по строительству музея в Рио-де-Жанейро. У нас был архитектор, планы, необходимые подписи. Но появился новый мэр, и все разладилось. Разве наша концепция была ошибочной? В Северной Америке не принимают всерьез искусство Южной Америки. Мы хотели разрушить эту традицию.

 

– А Лас-Вегас? Там вы хотели соединить культуру казино с искусством, с включением работ из Эрмитажа. Но из этого ничего не получилось. В последний момент ваш музей высмеивали как «МакГуггенхайм» – намек на вездесущую сеть фастфуда «Макдоналдс».

– У тех, кто так нас назвал, отсутствует идея. Разве везде мы делаем тот же самый фасад, используем ту же эмблему, наполняем тем же содержанием? Нет. Повсюду мы утверждали местный акцент с выставками и приобретением работ для собственных коллекций – с итальянским искусством в Италии, с искусством басков – в Бильбао. Так же будет и в Абу-Даби.

 

– Вы создали бренд Гуггенхайма и бренд Кренса. Не слишком ли вы стали самонадеянным для правления директоров?

– Уверен, что это сыграло свою роль, я стал предметом дискуссии. Но мой высший приоритет – Гуггенхайм.

 

– А критику вы не воспринимаете всерьез?

– Я серьезно отношусь к критике, но считаю что присутствие в разных частях мира – позитивная вещь и мы должны принимать вызов космполитичного мира.

 

– Вы участвуете в совместных проектах с корпорациями, посылаете искусство на выставки, как если бы оно было товаром. Не снижает ли это уважения к искусству, изменяя его сущность?

– А так ли это плохо изменить сущность искусства? И кроме того, в чем заключается эта сущность искусства?

 

– Искусство в идеалистическом смысле лишено цели, пользы и исключительности. И оно совсем не то, что можно купить по дисконтной карте или экспортировать подобно промышленному продукту.

– Но все музеи организуют передвижные выставки, даже произведений старых мастеров из своих собраний. Вы критикуете эту практику в музейном мире? Кроме того, большинство наших выставок проходят лишь в одном музее.

 

– У вас большие планы. Это правда?

– Да. Вот пример. Почти девяносто девять процентов собраний Гуггенхайма находится в запасниках. Несколько лет назад у меня возникла идея создания специфического музея на Манхэттене, я назвал ее «концепция отдела запасников». Необходима недорогая конструкция, много пространства, предназначенного для искусства в собрании Гуггенхайма и для частных коллекций. Сейчас меня просят это осуществить.

 

– Будете ли вы также работать с другими институциями, возможно, как консультант?

– Мне не нравится слово «консультант». Но план есть. Например: Азия, Россия. Я убежден, что очень важно поехать туда.

 

– А кто все это будет оплачивать?

– Вы не представляете, как много появляется денег, когда у искусства возникает в этом необходимость.

 

– Почему искусство стало таким статус-символом, фетишем?

– Это происходит потому, что мы биологически предрасположены уважать и даже любить искусство. Назовите культуру, где управляют без искусства? В истории существуют примеры, когда люди даже умирали за искусство, за идею свободы в искусстве. Искусство – важная вещь, великий дар.

 

Перевод с английского Виктории Хан-Магомедовой

Статья опубликована в журнале ДИ №2 2009