Теги

Пейзажный перформенс группы КД

Георгий Кизевальтер

«Промежутки» – 51-я акция «КД» – состоялась в августе 1988 года. Она началась с того, что в поисках подходящей лесной тропы в районе Городок – Хотьково мы по разбитой лесной дороге въехали на машине в какой-то дачный кооператив и минут десять блуждали по нему, натыкаясь, все время на заборы. Подмосковье с каждым днем утилизируется все больше, и с каждой акцией нам все труднее находить место для ее проведения… Кажется, Андрей Монастырский вспомнил про Абрамцево, и мы поехали туда. Действительно, примерно в километре от дома-музея нам удалось найти симпатичную тенистую «аллею». Лена Елагина и Андрей стали быстро вырезать из светло-зеленого картона (100х67 см) круги диаметром 57 см, а Коля Панитков, как самый длинный, залезал на привезенную на багажнике лестницу и подвешивал картонные «рамы» в ряд над этой «аллеей», в 2 м от земли и в 5 м друг от друга. Я, как обычно, фотографировал и корректировал Колину развеску. Сквозь отверстия в картонах я со странным удовольствием разглядывал отдельные «виды» неба, веток, верхушек деревьев – они напоминали старые картины Сережи Шаблавина. Зелень картонок сливалась с зеленью, и от этого эффекта слияния неживого с живым возникало малообъяснимое ощущение, что так и должно быть, что теперь-то стало лучше, красивее… Всего было повешено десять картонов.

Потом мы слегка перекусили на берегу абрамцевских прудов и отправились в обратный путь. Подъехав к МКАД, мы свернули с Ярославского шоссе и остановились. Здесь, на обочине дороги, мы положили первый из десяти врезанных кругов и сфотографировали его. Затем мы поехали на запад, останавливаясь через каждые 10 – 12 км и выкладывая на обочину по одному зеленому кругу – эти места были предварительно отмечены на карте. Завершив свой путь по кольцу и «обложив» Москву кругами, мы въехали в город – опять по Ярославскому шоссе. Таким образом, общий размер этой инсталляции-в-природе, осуществление которой заняло часов, составил приблизительно 180 километров.

Акцию «Шар» мы провели в июне 1977 года в лесу у реки Клязьма, недалеко от станции Назарьево. Предварительно мы сшили из пестрого ситца оболочку «шара» диаметром 4 м и купили 500 надувных шаров. Отправились мы рано утром с Курского вокзала в таком составе: Монастырский, Никита Алексеев, Андрей Абрамов, Маша Константинова, Люся Вишневская и я. Зрителей никаких не было. Мы надеялись, что набьем воздушными шариками эту оболочку и сможем поиграть получившимся гигантским шаром на лугу у реки.

Приехали, разбили «лагерь» в лесу и принялись надувать шары. И тут же пошел дождь, к счастью, не сильный, но он не прекращался все шесть часов, пока мы трудились. Сначала пытались накачивать шары насосом, но дело шло так медленно, что плюнули и начали надувать ртом. Мы с Абрамовым по очереди дули и фотографировали: у Андрея тогда получились очень хорошие слайды. Дули до одурения, очень долго; все промокли насквозь, да еще комары донимали. Наконец, набили шарами оболочку. Смотрим – да она тоже мокрая, хоть выжимай, какая уж теперь игра! В конце концов положили в «шар» включенный электрический звоночек с батарейкой, завязали, подтащили к Клязьме и пустили по течению. Стояли мокрые и довольные: красиво плывет! Там очень живописная местность, и наш «шар» как-то удачно вписался в нее. Так мы и созерцали его, пока он не скрылся за поворотом. Дальнейшая судьба его неизвестна.

А в июле 88-го мы решили «вернуть» наш «шар». Для этого по слайду Абрамова я написал «картину» размером 185х125 см, которая была упакована в полиэтилен и заранее привезена а то ж место, откуда в 1977 году «шар» уплыл вниз по Клязьме (хорошо, что у Елагиной появилась машина, а то раньше приходилось все атрибуты таскать на себе). В 150 м от места, где должны были стоять зрители, Монастырский поставил на пригорке небольшой голубой ящик, в котором звенел работающий от батарейки звонок. Затем я разделся, сложил свои вещи, а полиэтиленовые пакеты и вместе с картиной переплыл на другую сторону реки. Там я в одиночестве стал дожидаться прихода зрителей.

О дальнейших событиях и о своих впечатлениях расскажет один из зрителей, В. Пивоваров: «Мы приехали. Вышли из поезда. Прошли сквозь густой влажный лес вышли к излучине реки. Большое поле, луг. Только на другом берегу неширокий реки, у самой излучины группа деревьев. Серый денек. Я с любопытством изучал, скорее впитывал природу. Хорошая природа. Небо хорошее и река. Очень хорошая трава с цветами и кузнечиками. Мы стоим лицом к реке на некотором расстоянии. Вон Гога плывет! – говорит кто-то. Плывет Ван Гога. Да. Медленно плывет кто-то по реке, видно подрамник и какие-то пакеты. Но, главное, рыбак. Сейчас я уже вижу рыбака. Он сидит точно в позиции, как на знаменитом свитке Ван Вея. Согбенная спина, темная шляпа на голове, удочка. Видимо, он тут случайно. Как случайно проплывающее облако. Но облака нет. Есть случайный рыбак в лодке, согнувшийся с удочкой. И есть пловец. Когда распаковали картину и потом отдирали ее от подрамника, я подумал, что сейчас ее разрежут на кусочки и каждому дадут по кусочку. Но я не угадал. Ее свернули рулоном и вместе с подрамником упаковали в целлофан. А нам дали конверты с бледной ксерокопией картины. Я обратил внимание на то, что все довольно небрежно рассовали ее по сумкам. А потом Ирка Нахова прибежала и закричала, что самое главное позади. Голубой ящичек со звоночком. Может быть, это был вообще не ящичек. Ведт никто не видел. И может быть, звоночка там вовсе не было. Ведь никто не слышал. Пловец, вода, излучина реки, рыбак в надвинутой на глаза шляпе, как бы не видящий, и мы не видящие и не слышащие, и картина, омытая водой, покрещенная потом запеленатая, похороненная наконец, и вот этот клочок бумаги с угольным оттиском, который спокойно можно выбросить. Но можно и не выбрасывать. Бледный оттиск, а все-таки остался, хоть что-то осталось. Что-то, может быть, остается.

Конечно, «Вторая картина» больше связана с полем, чем с лесом, хотя на самой картине был изображен лес. Но прежде чем переходить к «полевым» перформансам, хотелось бы вспомнить еще одну «лесную» акцию. Она была проведена в январе 88-го и называлась «За КД-2». Монастырский, Панитков и Игорь Макаревич отправились на машине верной подруги «КД» Ирины Наховой по кольцевой дороге в район Лосиного острова, прихватив с собой десять тростей и одну красивую женщину. (Современным художникам не меньше, чем в прежние эпохи, нужны красивые женщины. Данную красавицу, по традиции, звали Маргаритой. Она не летала на тростях и даже не выбегала голой на МКАД – она просто сфотографировала, как Андрей и Коля в лесу воткнули эти трости в снег под деревьями) Трости были расставлены вдоль кольцевой метрах в 100 –150 друг от друга. На каждой из них под ручкой была налеплена (картинкой внутрь) эмблема, представляющая собой стилизованное изображение скульптуры В.И. Мухиной «Рабочий и колхозница», а верхние части тростей были покрыты полиэтиленовыми пакетами. Все это было сделано с таким расчетом, что весной, когда снег растает, трости упадут на землю. И вот весной Андрей поехал в этот лес и с помощью одной нашей общей знакомой разыскал несколько тростей, которые вместе с описанием акции экспонировались на выставке в «Клубе авангардистов» в мае-июне 88 года. Таким образом эта акция длилась несколько месяцев и завершилась выходом на «чистый объект» в условиях выставочного зала.

Теперь мне бы хотелось рассказать о двух взаимосвязанных «полевых» перформенсах, между которыми прошло чуть больше девяти лет. Первый – под названием «Третий вариант» – был организован в мае 1978 года на поле вблизи деревни Киевы Горки, что недалеко от Лобни (на этом поле, надо сказать, была реализована большая часть наших акций: это как бы «фирменное» поле «КД»). Мне кажется, что для описания «Третьего варианта» наиболее подходит рассказ одного из зрителей – И. Кабакова: «И вот это горбатое пустое поле. Оно необыкновенно, оно целиком окрашено твоим состоянием пред-ожидания. Тут возникает любопытная общность между людьми, которые специально пришли: пришли мы сюда не потому, что нам что-то покажут, а вот именно это случится, причем случится сразу и в воздухе и в лесу, и внутри нас. Я не понимаю, откуда возникает это чувство – позванности, что ли, увидеть что-то – это очень сильное переживание. Возникает ощущение, что и воздух, и поле – все это неспроста и все готово для того, чтобы это произошло. Не чувствуется никакого прозаизма, художественности или искусственности, что вот, мол, привели и сейчас покажут, что-то придумали, – а, ну-ну, покажите, что же вы тут придумали? – ничего подобного не возникает. Никаких кулис, машинерии нет; ты полностью согласен со всем, ты понимаешь, что даже тот, кто тебя привел и в курсе всего, сам будет так же удивлен. Никакого деления на актеров, которые покажут, и зрителей, которые будут смотреть, не существует. Такое впечатление, что первый раз всем и для всех. Был очень хороший день. И вот помню, что некто очень высокий шел и потом лег. Прошло какое-то количество времени ожидания. Ну, думаю, и лег, ну, и что же будет? И вот я дождался. На расстоянии примерно метров тридцати. У него был каплеобразный предмет, по-моему, красного цвета. Острым концом эта капля опиралась на балахон. Потом эта фигура как-то пошла. Должен сказать, что у меня в памяти сейчас возникает какое-то психическое неудобство, хотя я очень внимательно за всем следил и мне нравилось то, что происходило: и то, что человек шел и лег, и больше его не стало, и то, что через какое-то время поднялся человек на нужном месте. Любопытно, что в памяти это вторая фигура чуть-чуть пошла (на самом деле она не двигалась). Итак, вторая фигура продвинулась, у нее лопнул шар и пошел дым. Должен сказать, что это произвело впечатление скорее экстравагантное, чем естественное. Но так как все происходило на природе и соблюдены были условия и поля, и расстояния. И таинственности, и интриги и т.д. – это не прозвучало дисгармонично, но прозвучало как бы игрово, скандально. Хотя само действие на этом не закончилось и опять-таки художественная завершенность была реализована. Неудовольствие крылось не в плане всей акции в целом, а, в сущности. В одном – в слишком коротком временном расстоянии между двумя важнейшими этапами: между залеганием первой фигуры и появлением второй. Это расстояние оказалось до болезненности коротким. На мой взгляд, тянуть это время нужно было раза в три-четыре дольше. Потому что вот этот момент: ну и лег в яму, ну и что, а в то же время пред-ожидание, что что-то должно быть. То есть из-за скоропалительности «пустое» время не работало. Возвращение после акции производит такое же принятое впечатление, как и приход. Ощущение, что тебя не обманули, что было что-то такое безобманное, сохраняется, затем постепенно исчезает, – вот уже болото, мостик, платформа, электричка, – и на всех этих этапах сохраняется осадок события. Психический комфорт пред-ожидания сохраняется».

Следует пояснить: «пустым действием» мы называли введение не воспринимаемого зрителями элемента в демонстрационную структуру акции. И второе, в чем же, собственно, заключался дальнейший сюжет перформенса? «Проткнув палкой шар, на месте которого возникло облако белой пыли, участник – теперь уже «без головы» – снова лег в яму, из которой он только что появился. Одновременно с его исчезновением из первой мы (в 30 метрах справа) появился он же, но в обычной одежде, и, засыпав землей яму, из которой он вылез, ушел в лес в том же направлении, откуда он вышел в начале акции» (из описательного текста).

Так вот, девять лет спустя Монастырский решил, как бы продлить пустое действие «Третьего варианта», но совсем на другом уровне, с развитием новых тем и предметов изображения. Этот перформенс, состоявшийся на том же поле в октябре 1987 года, назывался «Произведение изобразительного искусства – картина». Предварительно И. Макаревич и М. Константинова сделали живописную копию, размером 130х180 см. со слайда акции «Третий вариант». Эта картина была за день до перформенаса доставлена на дачу Паниткова, расположенную недалеко от нашего поля. Там, накануне вечером, группа отметила день рождения Монастырского, а на следующий день мы отнесли картину на поле, установив ее на опушке на треножнике, и стали дожидаться зрителей, причем еще до их прихода Монастырский и писатель В. Сорокин, не знавший о сюжете акции, улеглись на надувных матрасах в глубине поля напротив картины, не видимые с предполагавшейся позиции для зрителей.

Тут мне хотелось бы привести фрагменты из двух рассказов об этой акции, отражающие две зрительские позиции. Первый – рассказ Н. Осиповой, входившей в группу «действующих» зрителей: «24 октября вместе с другими зрителями я приехала на Киевогорское поле. Здесь нас встретил Кизевальтер. Он поздоровался со всеми и стал раздавать некоторым зрителям номерки Потом те, кто получили номерки, встали у соответствующих колышков, вбитых вдоль дороги по краю поля. Нас предупредили, что дальнейшие инструкции записаны на магнитофоне, который мы будем передавать по цепочке. Послышался голос Монастырского, и сначала я подумала, что он наконец появился, но потом сообразила, что звучит магнитофонная запись. По доносившимся звукам я постепенно догадалась, что текст записи повторяется. В это время раздался звонок и слева появился человек, который передал мне магнитофон. Я прослушала текст, который Андрей читал усталым, равнодушным голосом. Это был рассказ Кабакова (вышеприведенный, – Г.К.) об акции «Третий вариант». В конце мне дано было указание отойти в поле и присоединиться к группе зрителей, которые уже прослушали текст. Вскоре к нам присоединились остальные трое зрителей-участников. Мы подошли к пушке леса и увидели картину. У картины нам вручили подарки (9 одинаковых цветных фотографий с акции “Третий вариант», наклеенные на различные географические карты, – Г.К.) и еще раз сфотографировали…» Надо добавить, что девятый зритель, получивший магнитофон последним, вместо инструкции услышал фразу: «Предметом изображения акции является группа зрителей, стоящая перед вами в поле».

А вот отрывок из рассказа В. Сорокина, пролежавшего в полном неведении о происходившем до ухода зрителей с поля. (Чтобы было понятнее: ранее Сорокин пишет о своем психоделическом восприятии всей нашей компании как «пустотелых людей».) Сорокин пишет: «Период нашего лежания в акции «пустышек» занимал, по-видимому, особое место. Мы лежали под серым небом, было холодно и неуютно. Но грандиозная мощь разворачивающейся мистерии завораживала меня, и я забыл о холоде. К тому же мы изредка пили водку из бутылки. Полежав и как следует присмотревшись к окружающему, я стал чувствовать, что не только Андрей, но и все кругом, все вещи, вся земля и все небо имеют под своей поверхностью ту самую черную подкладку абсолютной пустоты. И я один живой теплокровный человек, лежал среди этого пустого мира, пил водку и внимал происходящему. Поведение пустышки Андрея было замечательным. Будучи явным жрецом этого пустого мира, он лежал рядом и бормотал что-то обычное, бытовое, вовсе не соответствующее грандиозности происходящего. Эта разверзшаяся кругом черная бездна требовала романтических излияний в духе Байрона и Гейне, а не неряшливого бурчания вроде «ох, черт, руки мерзнут!» или «давай глотнем! Втянувшись в этот бессмысленный разговор, я вдруг начал понимать, что со мной совершают некий ритуал, цель которого мне неизвестна. Я задумался о происходящем на поле, которое тоже было скрыто от меня. Что там делают? Андрей мне ничего не говорил, а на мои попытки подсмотреть, реагировал увещевательным шиканьем, повторяя, что “все должно быть чисто». Я задумался над этой фразой. Для меня она прозвучала как «все должно быть пусто». Никто не может доказать мне, что на поле что-то происходит. Мы пролежали еще некоторое время, и вдруг к нам стал кто-то подходить, шурша травой. Это был пустышка Макаревич. Улыбаясь, кон щелкал фотоаппаратом и что-то сообщал – как он доехал, кто был на поле, где остальные. Но из этих отрывков я ничего не понял о самой акции».